Сидхарткха

тайну,  именуемую

Сиддхартхой.

     Он  стал  оглядываться  кругом,  словно в  первый раз  увидел мир.  Как

прекрасен был  этот мир, как разнообразен, как странен и загадочен был  мир!

Пестрели синие, желтые, зеленые краски, текли небо и река, поднимались лес и

горы,-- все было так  прекрасно, загадочно и волшебно, а посреди всего этого

великолепия -- он, Сиддхартха, пробуждающийся, на пути к самому себе. И  все

это  -- все  это  желтое  и голубое,  лес и река --  впервые лишь входило  в

Сиддхартху через глаза,-- все это не было больше чарами  Мара или покрывалом

Майи,  не  было  больше  бессмысленной  и  случайной  множественностью  мира

явлений,  столь  презренной  в глазах  глубоко  мыслящего  брахмана, который

пренебрегает  множественностью и ищет единства.  Синее было синим, река была

рекой, и хотя и в голубом, и в реке, и в Сиддхартхе пребывало в скрытом виде

единое и  божественное, но ведь в том  именно и заключалось свойство и смысл

божественного, чтобы здесь быть желтым или синим, там -- небом  или лесом, а

тут Сиддхартхой. Смысл и сущность  были не гдето вне  вещей, а в них самих,

во всем.

     -- До чего я был глух и туп! -- думал  Сиддхартха, быстро идя вперед.--

Если ктонибудь, читая рукопись, хочет доискаться ее смысла, то не станет же

он презирать  знаки и  буквы и  называть их обманом, случайностью, ничего не

стоящей оболочкой. Нет, он будет разбирать и изучать их с любовью, букву  за

буквой.  Я же, желавший  прочесть книгу  моего собственного существа, я ради

какогото заранее предположенного смысла смотрел с пренебрежением на знаки и

буквы; я называл мир  явлений призрачным, называл свой  глаза, свой  язык --

случайными,  лишенными  всякой ценности явлениями.  Нет, теперь  всему этому

конец! Я  проснулся.  Я  в самом деле проснулся. Я как будто  сегодня только

родился.

     Но дойдя  до  этого пункта  в своих  размышлениях, Сиддхартха  внезапно

остановился, словно увидел под ногами змею.

     Ибо внезапно ему стало  ясно еще  одно: раз  он  действительно  как  бы

проснулся или родился вновь, то должен начинать жизнь сызнова, начинать ее с

самого  начала.  Когда в  это  самое  утро он  покидал  рощу Джетавану, рощу

Возвышенного, уже  наполовину проснувшийся, уже  по пути к самому себе, то у

него  было  намерение -- и оно казалось ему таким естественным,  само  собой

понятным -- вернуться на родину к своему отцу. Но теперь, в ту самую минуту,

когда  он остановился,  словно увидав на  дороге змею,  в  нем проснулось  и

сознание: "Да  ведь я уже  не  тот, чем был. Я уже  не