Сидхарткха

Он видел, как они хлопочут, страдают  и седеют

изза  вещей, которые, на его взгляд, совсем не стоили этого -- изза денег,

маленьких  удовольствий,  мелких  почестей. Он  видел,  как они  упрекают  и

поносят  друг друга, как  они  стонут от  боли, которую  самана переносит  с

улыбкой, как страдают от лишений, которых самана и не чувствует.

     Ко  всем  он  относился  одинаково  приветливо.   Одинаково  равнодушно

принимал  он  торговца,  предлагавшего  ему  в  продажу  полотно,  должника,

просившего о новом займе, нищего, который добрый час рассказывал ему историю

своей  бедности, хотя и  наполовину не был  так беден,  как любой  самана. С

богатым чужестранным купцом  он держал себя  так  же, как со слугой, который

брил  его,  и  уличным торговцем,  которому  он  позволял  надувать себя  на

какуюнибудь мелочь при покупке  бананов.  Когда Камасвами приходил к нему с

сетованиями  на свои печали или упреками по поводу  его способа ведения дел,

то он весело и с интересом выслушивал его, удивляясь  и стараясь понять его,

отчасти соглашался  с ним, ровно настолько,  сколько  считал необходимым,  и

отворачивался  от  него,  чтобы  перейти 

к  очередному  нуждавшемуся в  нем

посетителю. А к нему приходили  многие  -- одни  по торговым  делам, другие,

чтобы надуть его  или  чтонибудь выведать от него, третьи старались вызвать

его  жалость, четвертые обращались  к  нему за  советом. И он  давал советы,

проявлял свою жалость, дарил, давал немного надувать себя; и вся эта игра, и

страстность, с которой все  люди  предаются этой игре, занимали его  мысли в

такой же степени, как раньше их занимали боги и учение брахманов.

     По  временам  в  своей груди  он  слышал  голос  --  слабый, умирающий,

звучащий жалобой и упреком,  но так тихотихо, что  он едва  мог  расслышать

его. Тогда на короткое время у него являлось сознание, что он ведет странную

жизнь, что  все  то,  что он делает, пустая игра,  и хотя  он чувствует себя

недурно,  весел,  а  подчас даже  испытывает радость,  но настоящая жизнь, в

сущности, проходит мимо и его не задевает. Как жонглер играет мячами, так он

играл своими делами, окружающими людьми; он глядел на  них, развлекался ими;

но  сердцем, тем, что составляло  источник его  существа, он не был при всем

этом. Этот источник протекал  гдето далеко и невидимо  для него, уходил все

дальше, ничего общего не имел больше с  его жизнью. Несколько раз  эти мысли

наводили  на  него  ужас, и у него являлось  сожаление, что и  он  не  может

участвовать во всех этих ребяческих мелочах жизни сердцем,  относиться