Сидхарткха

мне расположением и доверием, приобрел друга. Посуди

сам,  милый. Будь  на моем месте Камасвами, то узнав,  что покупка  не может

состояться, он тотчас же с досадой поспешил бы домой, и тогда деньги и время

действительно  были бы потеряны даром. Я  же провел несколько приятных дней,

коечему  поучился  и  ни  себе,  ни  другому  не  повредил  раздражением  и

поспешностью. А если когданибудь я снова поеду туда -- для закупки ли новой

жатвы или для  другой какойнибудь цели,-- то приветливые люди встретят меня

приветливо и весело,  и я буду радоваться  тому, что в  тот  раз не  выказал

досады и не поспешил уехать. И потому успокойся, друг, и не порть себе крови

упреками.  Если наступит день,  когда  ты  убедишься,  что  Сиддхартха  тебе

приносит  вред,  то скажи  лишь слово, и Сиддхартха уйдет. А  пока  -- будем

довольны друг другом!

     Столь же напрасны были попытки  купца убедить Сиддхартху,

что последний

ест его, Камасвами, хлеб.  Сиддхартха возражал,  что он ест свой собственный

хлеб -- вернее,  что  оба они едят хлеб других  людей,  хлеб,  принадлежащий

всем. Никогда Сиддхартха не  выказывал  сочувствия  заботам  Камасвами. А  у

последнего  забот была  тьма. Если какомунибудь  затеянному им делу грозила

неудача, если возникали опасения, что отправленный товар пропал в дороге или

что какойнибудь должник окажется несостоятельным --  Камасвами  никогда  не

удавалось убедить своего сотрудника, что он поможет горю,  если громко будет

выражать свое огорчение или гнев, ходить с нахмуренным лбом,  плохо спать по

ночам.  Когда однажды Камасвами поставил ему на вид, что он  научился делу у

него, Сиддхартха ответил:

     -- Ты шутишь, и очень неудачно! От тебя я узнал, сколько  стоит корзина

с рыбой и сколько процентов можно потребовать за данные взаймы деньги. Вот и

вся твоя наука! Мыслить я научился не у тебя, дорогой Камасвами, ты бы лучше

постарался научиться этому у меня.

     Несомненно, душа  Сиддхартхи не лежала к торговле. Он  занимался делами

лишь потому, что они  доставляли  ему  деньги  для Камалы.  Они  давали даже

гораздо больше, чем ему требовалось.  Вообще  же его интерес возбуждали лишь

те  люди, чьи  дела,  занятия, заботы, увеселения и  заблуждения были раньше

чужды  ему и  далеки, как  месяц на небе.  Как ни  умел он  разговаривать  и

сходиться с людьми, узнавать от них новое, все же он ясно сознавал, что есть

нечто,  отделяющее его от  других,  и это нечто -- его  саманство. Он видел,

какую ребяческую или чисто животную жизнь ведут люди, которых он в одно и то

же время  любил  и презирал.