Сидхарткха

-- Верно, дорогой. Ты наблюдателен, все замечает  твой зоркий глаз.  Но

ведь я и  не  говорил тебе, что я самана. Я сказал лишь, что странствую. Так

оно и есть: я странствую.

     -- Ты странствуешь,--  сказал Говинда.--  Однако немного  встретишь  ты

странников, которые странствуют, одетые и  обутые как ты, с такими волосами.

Много лет я хожу по белу свету, а такого странника ни разу не встречал.

     -- Верю, Говинда, что ни разу не встречал.  Но на этот раз,  сегодня,--

ты  встретил  именно  такого странника,  в таких именно  башмаках,  в  таком

платье.  Вспомни,  милый: все преходяще в  мире  образований -- преходящи, в

высшей степени преходящи наши одеяния, прически наших волос, преходящи самые

волосы  и  тело наше. Я ношу  платье  богача  -- это ты  верно заметил. Ношу

потому,  что  сам  был  богачом; я  причесан,  как  миряне,  люди, преданные

наслаждениям, ибо и сам был одним из них.

     -- А теперь, Сиддхартха, кто ты теперь?

     -- Не знаю, столько  же знаю, как и ты. Я иду, куда глаза глядят. Я был

богачом, а теперь перестал быть таковым. А чем стану завтра -- не знаю.

     -- Ты потерял свое богатство?

     -- Я потерял его, или вернее -- богатство  потеряло меня. У меня больше

нет  состояния.  Быстро вращается  колесо пере рождений, Говинда. Где теперь

брахман Сиддхартха?  Где  самана Сиддхартха?  Где  богач Сиддхартха?  Быстро

меняется все преходящее -- ты знаешь это, Говинда.

     Долго  Говинда  глядел на  друга молодости,  и во взгляде  его читалось

сомнение. Потом поклонился, как кланяются знатным, и пошел своей дорогой.

     С улыбкой  на лице глядел 

ему вслед Сиддхартха. Он все еще  любил его,

этого верного, нерешительного, старого друга. Да и мог ли он в эту минуту, в

этот чудный час после своего удивительного сна, весь  проникнутый  "Ом",  не

любить  кого и  что бы  то ни  было?  В томто именно  и  состояла волшебная

перемена, совершившаяся в нем во время сна и благодаря слову Ом, что он  все

любил теперь, что он преисполнен был радостной любви ко всему, что видел.  И

в томто  именно --  казалось ему теперь -- и состояла его  прежняя болезнь,

что он никого и ничего не мог любить.

     С улыбкой на лице  Сиддхартха глядел вслед уходящему монаху. Сон  очень

подкрепил  его, но зато  голод терзал сильнейшим  образом -- ведь он уже два

дня ничего не ел, а давно уже прошло то время, когда он был нечувствителен к

голоду. С  болью,  но вместе и с улыбкой, он вспомнил об этом времени. Тогда

-- припомнилось  ему --  он  похвалялся  перед  Камалой  тремя вещами, тремя