Сидхарткха

надоедал ему своими  вечными опасениями. Случалось, что он  смеялся  слишком

громко, когда ему не везло в игре в кости. Его лицо было все еще более умным

и  одухотворенным, чем у других людей, но улыбка на нем появлялась  реже,  и

малопомалу на нем запечатлевалось выражение, какое так  часто встречаешь на

лицах  богатых людей -- выражение недовольства, болезненности, брюзгливости,

вялости,   бессердечия.  Понемногу   душевная  болезнь  богачей  овладела  и

Сиддхартхой.

     Как  тонкая фата, как легкий туман,  спускалась усталость на Сиддхартху

--  понемногу, но с  каждым  днем становясь немного гуще, с  каждым  месяцем

немного  мрачнее,  с  каждым годом немного тяжелее.  Подобно тому, как новое

платье с течением времени  теряет  свой красивый  цвет, покрывается пятнами,

расползается на швах, а  здесь и там ткань  протирается и готова  порваться,

так и новая жизнь, которая началась для Сиддхартхи после разлуки с Говиндой,

с годами потеряла цвет и блеск, так и на ней накоплялись пятна и складки, и,

пока  еще скрытые в глубине,  но  здесь  и  там  уже безобразно  проглядывая

наружу,  подстерегали его разочарование  и отвращение. Сиддхартха  этого  не

замечал.  Он  заметил  только, что тот  ясный и  уверенный внутренний голос,

который  когдато проснулся  в нем и  всегда руководил им в блестящий период

его жизни, теперь чтото замолк.

     Мир заполонил  его --  наслаждение, чувственность, лень,  а под конец и

тот порок, который  он всегда считал самым нелепым и к которому  относился с

наибольшим   презрением   и  насмешкой  --   алчность.  В  конце  концов,  и

собственность,  обладание,  богатство  также   заполонили  его  --  все  это

перестало быть для него игрой, мелочами, стало цепями и бременем. Странным и

коварным путем Сиддхартха попал в эту последнюю и гнуснейшую  зависимость --

благодаря  игре в  кости.  С тех пор, как  Сиддхартха перестал  в  душе быть

саманой, игра на  деньги  и  драгоценности, которой он раньше  предавался  с

улыбкой  и  небрежно,  как одному из  принятых  у  людейдетей  развлечений,

малопомалу  стала  для  него  настоящей  страстью,  захватывавшей  его  все

сильнее.  Он стал  отчаянным  игроком, 

с  которым  лишь  немногие  решались

вступать в состязание -- так велики и безрассудны  были его ставки. Он играл

как человек, желающий  заглушить муку своего  сердца -- проигрыши и швыряние

презренными  деньгами  доставляли  ему какуюто  злобную радость.  Сам  себя

ненавидя,  сам   над  собой  насмехаясь,  он  рисковал  огромными  ставками,

безжалостно  обыгрывал других и сам